афоризм - это алгебра мыслей! (Георгий Александров)
цитата - мысль, исполняющая пируэт (Жорис де Брюйн)
фраза - это роман в одну строку (Леонид С. Сухоруков)
Если Вы нашли на сайте не точно изложенный афоризм или орфографическую ошибку, Вы можете предложить свой вариант текста. Для этого Вам надо выделить мышкой неправильный фрагмент текста и нажать комбинацию клавиш Ctrl+Enter. Заранее благодарим Вас за помощь нашему проекту.
Стихотворение, Стишки, Стихи Гуро Елены
?
Добавил: Ilyasova | Категория:Лучшие стихи | Дата: 01-01-2013
Земля дышала ивами в близкое небо; под застенчивый шум капель оттаивала она. Было, что над ней возвысились, может быть, и обидели ее, - а она верила в чудеса. Верила в свое высокое окошко: маленькое небо меж темных ветвей, никогда не обманула, — ни в чем не виновна, и вот она спит и дышит... и тепло.
Апетит выздоровлянский Сон, — колодцев бездонных ряд, и осязать молчание буфета и печки час за часом. Знаю, отозвали от распада те, кто любят... Вялые ноги, размягченные локти, Сумерки длинные, как томление. Тяжело лежит и плоско тело, и желание слышать вслух две-три лишних строчки, — чтоб фантазию зажгли таким безумным, звучным светом... Тело вялое в постели непослушно, Жизни блеск полупонятен мозгу. И бессменный и зловещий в том же месте опять стал отблеск фонаря... . . . . . . . . . . . . . . Опять в путанице бесконечных сумерек... Бредовые сумерки, я боюсь вас.
Вянут настурции на длинных жердинках. Острой гарью пахнут торфяники. Одиноко скитаются глубокие души. Лето переспело от жары. Не трогай меня своим злым током... Меж шелестами и запахами, переспелого, вянущего лета, Бродит задумчивый взгляд, Вопросительный и тихий. Молодой, вечной молодостью ангелов, и мудрый. Впитывающий опечаленно предстоящую неволю, тюрьму и чахлость. Изгнания из стран лета.
Гордо иду я в пути. Ты веришь в меня? Мчатся мои корабли Ты веришь в меня? Дай Бог для тебя ветер попутный, Бурей разбиты они - Ты веришь в меня? Тонут мои корабли! Ты веришь в меня! Дай Бог для тебя ветер попутный!
Пахнет кровью и позором с бойни. Собака бесхвостая прижала осмеянный зад к столбу Тюрьмы правильны и спокойны. Шляпки дамские с цветами в кружевном дымку.
Взоры со струпьями, взоры безнадежные Умоляют камни, умоляют палача... Сутолка, трамваи, автомобили Не дают заглянуть в плачущие глаза
Проходят, проходят серослучайные Не меняя никогда картонный взор. И сказало грозное и сказало тайное: «Чей-то час приблизился и позор»
Красота, красота в вечном трепетании, Творится любовию и творит из мечты. Передает в каждом дыхании Образ поруганной высоты.
Так встречайте каждого поэта глумлением! Ударьте его бичом! Чтобы он принял песнь свою, как жертвоприношение, В царстве вашей власти шел с окровавленным лицом!
Чтобы в час, когда перед лающей улицей Со щеки его заструилась кровь, Он понял, что в мир мясников и автоматов Он пришел исповедовать — любовь!
Чтоб любовь свою, любовь вечную Продавал, как блудница, под насмешки и плевки, - А кругом бы хохотали, хохотали в упоении Облеченные правом убийства добряки!
Чтоб когда, все свершив, уже изнемогая, Он падал всем на смех на каменья вполпьяна, - В глазах, под шляпой модной смеющихся не моргая, Отразилась все та же картонная пустота!
В пирном сводчатом зале, в креслах резьбы искусной сидит фон Фогельвейде: певец, поистине избранный. В руках золотая арфа, на ней зелёные птички, на платье его тёмносинем золоченые пчелки. И, цвет христианских держав, кругом благородные рыцари, и подобно весенне-белым цветам красоты нежнейшей, замирая, внимают дамы, сжав лилейно-тонкие руки. Он проводит по чутким струнам: понеслись белые кони. Он проводит по светлым струнам: расцвели красные розы. Он проводит по робким струнам: улыбнулись южные жёны. Ручейки в горах зажурчали, рога в лесах затрубили, на яблоне разветвлённой качаются птички. Он запел, — и средь ночи синей родилось весеннее утро. И в ключе, в замковом колодце, воды струя замолчала; и в волненьи черезвычайном побледнели, как месяц, дамы, на мечи склонились бароны... И в высокие окна смотрят, лучами тонкими, звезды. .......... Так, в прославленном городе Вартбурге, славнейший певец Саксонии - поет, радость дам и рыцарей, Вальтер фон Фогельвейде.
Прядки на березе разовьются, вьются, сочной свежестью смеются. Прядки освещенные монетками трепещут; а в тени шевелятся темные созданья: это тени чертят на листве узоры. Притаятся, выглянут лица их, спрячутся как в норы.
Размахнулся нос у важной дамы; превратилась в лошадь боевую темногриво-зеленую... И сейчас же стала пьяной харей. Расширялась, расширялась, и венком образовалась; и в листочки потекли неба светлые озера, неба светлые кружки: озеро в венке качается... Эта скука никогда, как и ветер, не кончается. Вьются, льются, льются, нагибаются, разовьются, небом наливаются.
В летней тающей тени я слежу виденья, их зеленые кивки, маски и движенья, лёжа в счастьи солнечной поры.
О мой достославный рыцарь! Надеюсь, победой иль кровью Почтите имя дамы! С коня вороного спрыгнул, Склонился, пока повяжет Нежный узор «Эдита» Бисером или шелком. Следы пыльной подошвы На конце покрывала. Колючей шпорой ей Разорвало платье.
Господин супруг Ваш едет, Я вижу реют перья под шлемом И лают псы на сворах. Прощайте дама!
В час турнира сверкают ложи. Лес копий истомленный, Точно лес мачт победных. Штандарты пляшут в лазури Пестрой улыбкой.
Все глаза устремились вперед Чья-то рука в волнении Машет платочком.
Помчались единороги в попонах большеглазых, Опущены забрала, лязгнули копья с визгом, С арены пылью красной закрылись ложи.
В небе колючие звезды, в скале огонек часовни. Молится Вольфрам у гроба Елизаветы:
«Благоуханная, ты у престола Марии — Иисуса, ты умоли за них Матерь Святую, Елизавета!»
Пляшут осенние листья, при звездах корчатся тени. Как пропал рыцарь Генрих, расходилися темные силы, души Сарацинов неверных: скалы грызут зубами, скрежещут и воют.
И лень. К полдню стала теплень. На пруду сверкающая шевелится Шевелень. Бриллиантовые скачут искры. Чуть звенится. Жужжит слепень. Над водой Ростинкам лень.
Помолись за меня — ты Тебе открыто небо. Ты любил маленьких птичек И умер замученный людьми. Помолись обо мне тебе позволено чтоб-б меня простили. Ты в своей жизни не виновен в том — в чем виновна я. Ты можешь спасти меня. помолись обо мне . . . . . . . . . . . . Как рано мне приходится не спать, оттого, что я печалюсь. Также я думаю о тех, кто на свете в чудаках, кто за это в обиде у людей, позасунуты в уголках — озябшие без ласки, плетут неумелую жизнь, будто бредут длинной дорогой без тепла. Загляделись в чужие цветники, где насажены розовенькие и лиловенькие цветы для своих, для домашних. А все же их хоть дорога ведет — идут, куда глаза глядят, я — же и этого не смогла. Я смертной чертой окружена. И не знаю, кто меня обвел. Я только слабею и зябну здесь. Как рано мне приходится не спать, оттого, что я печалюсь.
Сев на чистый пенек, Он на флейте пел. От смолы уберечься сумел. — Я принес тебе душу, о, дикий край, О, дикий край. Еще последний цветочек цвел. И сочной была трава, А смола натекала на нежный ком земли. Вечерело. Лягушки квакали Из лужи вблизи. Еще весенний цветочек цвел. — Эдуард Иваныч! Управляющий не шел. Немца искали в усадьбе батраки. Лидочка бежала на новый балкон И мама звала: «Где ж он?» Уж вечереет, надо поспеть Овчарню, постройки осмотреть. «Да где ж он пропал?!» Мамин хвостик стружки зацеплял. Лидочка с Машей, столкнувшись в дверях, Смеялись над мамой — страх! А в косом луче огневились стружки И куст ольхи. Вечерело, лягушки квакали вдали, вдали. — Эдуард Иваныч! Немчура не шел. Весенний цветочек цвел.
Но в утро осеннее, час покорно-бледный, Пусть узнают, жизнь кому, Как жил на свете рыцарь бедный И ясным утром отошел ко сну. Убаюкался в час осенний, Спит с хорошим, чистым лбом Немного смешной, теперь стройный — И не надо жалеть о нем.